В театре возможно все: интервью с режиссером спектакля «451 градус по Фаренгейту» Людмилой Исмайловой.

О чем постановка в большом смысле этого слова? Какую книгу режиссер бы спас от огня в первую очередь? На эти и другие вопросы отвечает Людмила Исмайлова — режиссер спектакля «451 градус по Фаренгейту».

— Всегда интересно послушать, как режиссер выбирал материал для постановки. Расскажите, почему решили воплотить «451 градус по Фаренгейту»?

— Режиссер, конечно, по-разному выбирает материал для постановки, но в данном случае его предложил сам театр. Я посчитала, что это необычное репертуарное решение, честно сказать. «451 градус по Фаренгейту» редко ставят. Фантастика вообще не очень популярный жанр в театре, постановочно сложный, но от этого не менее интересный. Понятно, что это и социальная антиутопия, но все-таки «451 градус по Фаренгейту» — фантастика. А русский психологический театр, видимо, не совсем предполагал работу с таким жанром, все-таки именно для театра это новый жанр.

— В произведении Рэя Брэдбери есть пожарные машины и пламя огня, механический пес и река. Как создавали на сцене эти образы?

— Театр — это не реализм, даже не кино, так что здесь любое пространство можно решить разными художественными способами. В театре возможно все. И вообще, все то, что вы перечислили, в работе оказалось не самым сложным.

— В романе есть сильная сцена: героиня жертвует жизнью, но не отдает пожарным Библию. Если бы в руках женщины было художественное произведение, то какое?

— В нашем спектакле женщина держит Шекспира, а не Библию, поскольку религиозных мотивов у нас нет. Вообще, есть же версия, будто бы у Брэдбери в этом произведении имеются религиозные аллюзии: мол, на самом деле герой погиб, проплыл по реке мертвых, попал в рай и встретился с высокодуховными людьми, которые наизусть знали все книги. Подозреваю, что в таком контексте имелись в виду святые. В нашей же инсценировке никаких религиозных мотивов нет, поэтому, повторюсь, женщина держит Шекспира.

— Вопрос юной Клариссы навсегда изменил жизнь главного героя произведения — Гая Монтэга. Поделитесь, был ли такой вопрос/утверждение/цитата в вашей жизни?

— Знаете, я никогда не жила в таких иллюзиях, в каких жил главный герой. Он существует в комиксе, в придуманном, нарисованном мире, при этом долгое время даже не замечает этого. Правда, потом этот комикс начинает облупляться и встретиться с реальным миром приходится…

И все-таки я не жила в комиксе с самого детства, никогда не была какой-то восторженной, соответственно, вопросу или цитате не под силу выбить почву из-под моих ног.

— О чем, в большом смысле этого слова, для вас, получается, постановка?

— О выборе героя, выборе человека. Что есть герой в реальном мире? Кто этот человек, совершающий смелые поступки, задающий смелые вопросы, ищущий ответы на них? На эти вопросы мы не отвечаем, но мы задаем их зрителю и самим себе. Спектакль о вопросах, которые можно и нужно задавать самому себе, вместо того чтобы прятать голову в песок.

И еще. Вы знаете, Брэдбери написал о тоталитаризме, об условиях, при которых людям запретили читать. Мы живем в мире, в котором никто читать не запрещал, а многие люди все равно перестали это делать. У человека на столе компьютер, в кармане телефон, доступ к любому произведению, но он выбирает смотреть видео с котиками. Разве мы не живем в комиксе? Разве этот спектакль не про нас? Не про общество потребления?

— Сможете дать напутственное слово для зрителей, которые идут смотреть спектакль?

— Вот это вряд ли смогу. Понимаете, зрители — это часть спектакля. Спектакль рождается в тот момент, когда его видит зритель. Рождается в глазах зрителя. И каждый при этом видит что-то свое. Поэтому что-то общее и одновременно для всех сказать невозможно, я просто надеюсь на то, что будет интересно, вот и все. Но я думаю, что будет любопытно, все-таки редкий материал, еще и комикс… И да, мы отошли от социальной драмы. Это комикс, мир-симулякр, бесконечно сладкий напиток.

— Чем вы окружали себя во время работы над спектаклем? Может, были какие-нибудь особенные песни, предметы или места?

— Вы знаете, в каждом театре существует свой устав, свой процесс, своя атмосфера, но если говорить о Театруме, то здесь свежий воздух, легкость, дерзость, молодость, свобода и смелость, все новое. Здесь говорят о настоящем, а не живут в комиксе. Так что в таких условиях тем более не нужно как-то дополнительно настраиваться на работу.

— Если бы все книги в мире должны были сгореть, но вы могли сохранить одну. Какая бы книга это была и почему?

— Если говорить о театре, то я бы сохранила Шекспира… Чем больше его произведений, тем лучше. Так что пусть будет сборник пьес Шекспира. А еще я бы сохранила Пушкина, если говорить про отечественную литературу. Пушкин даже как-то ближе, роднее…

В общем, Шекспира для театра, чтобы ставить, а Пушкина для себя, чтобы бесконечно читать.